Соприкосновение с духовной культурой древних стран Востока, а  через нее и с мировой культурой явилось важным событием в истории Кореи. Оно расширило арсенал выразительных средств, открыло  неведомые ранее аспекты познания и эмоционального восприятия мира. Но существенно и то, сколь  сведущими и подготовленными к восприятию новых сложных явлений  оказались сами обитатели Корейского полуострова. IV - VI века - время яркого взлета художественной жизни, когда на основе многих  разнородных компонентов зародились  самобытные формы корейского зодчества, скульптуры, живописи, возникли типы первых архитектурных ансамблей, объединявших в себе разные виды искусства, сложились приемы градостроительства.

О своеобразном облике разрушенных войнами и пожарами ранних корейских городов позволяют судить остатки крепостных укреплений и схематические изображения на стенах погребений. Выстроенные с учетом рельефа местности, с умелым использованием живых природных форм, особенностей горного ландшафта, речных излучин, корейские города соединяли в себе монументальность, суровость и целесообразность готовых к обороне крепостей, обнесенных рвом и массивными глинобитными стенами, с большой живописностью.  Постоянная угроза вражеских нападений способствовала  формированию более гибкой и разветвленной, чем в Китае, конфигурации корейского города, состоявшего обычно из двух частей - цитадели, расположенной на возвышенности, и равнинной части, разместившейся у ее подножия. По такому принципу были выстроены столицы Когурё в Куннесоне и Чанансоне, столица Силла в Кымсоне и столица Пэкче в Унджине.

Важнейшими типами культовых и светских городских ансамблей,  главными духовными центрами столицы стали храмовые и дворцовые  комплексы. Строительная техника способствовала изменению облика входивших в них деревянных зданий, возведенных уже на основе единой каркасной системы, и уже сочетавших камень и дерево. Масштабы и конструктивные особенности деревянных дворцовых ансамблей V - VI веков существенно отличали их от сооружений предшествующего исторического этапа. Это были уже зачастую двухъярусные постройки с колоннами, укрепленными на каменной платформе, увенчанные черепичной крышей с  изогнутыми краями и рядом разнообразных помещений. Достаточно  сказать, что площадь расположенного близ современного Пхеньяна когурёского столичного ансамбля Анхаккун, выстроенного под прикрытием горной крепости Тэсонсан, занимала 6 га, а стены защищавшей его цитадели простирались в длину на 8 км. О том, насколько продуманными были все детали художественного оформления парадных зданий, свидетельствуют обнаруженные при раскопках столицы государства Пэкче керамические плиты, украшавшие стены и венчавшие желоба черепичных крыш, с их разнообразным рельефным орнаментом, изображающим благопожелательные символы - лепестки лотоса, фантастических животных.

Не менее продуманными и разнообразными в своей структуре и  орнаментации были погребальные склепы знати, составлявшие  своеобразное обрамление каждой из  столиц. В связи с тем, что  существовавший еще в первобытном  обществе культ предков вместе с упрочением позиций конфуцианства трансформировался в идеологию, призванную поддерживать устои государства, и стал одним из  важнейших культов, преобразовался и  характер погребений, превратившихся из грубых каменных глыб древних дольменов, вздыбленных над примитивными траншейными камерами, в монументальные подземные  дворцы, сложенные из прочных, не  подверженных воздействию времени пород камня. Каждое из трех корейских государств создало свой тип погребальных ансамблей,  использовало свои материалы, свои  выразительные приемы. Но наиболее торжественными были выложенные из огромных, достигающих порой  пятиметровой длины гранитных плит, многочисленные усыпальницы  когуреских правителей и вельмож. Идея вечности получила в них  новое, сложное и многозначное  воплощение. Воздвигнутые в виде  многоступенчатых каменных пирамид или спрятанные внутри насыпного холма когурёские захоронения,  подобно ансамблям столицы,  ориентировались по странам света,  благоприятному расположению светил, как бы связуя бытие умершего с  бытием всего мироздания. Жизнь живых считалась полностью зависимой от счастливого пребывания в ином мире умерших предков. Поэтому покойника и после смерти должны были сопровождать все знаки достоинства, все земные почести, равно как и все символы и оберегавшие его при жизни природные знамения.

Весь торжественный церемониал жизни знати, весь дух  конфуцианской этики, с оценкой мудрости  правителей, весь разветвленный и  многослойный комплекс верований и миропредставлений воплотился в архитектурном и орнаментальном оформлении когуреских склепов.  Задачи культа, как и в китайских захоронениях, выдвинули здесь на первый план повествовательные начала искусства. Однако в длительном процессе оформления когуреских  гробниц IV - VII веков складывались свои традиции, создавались правила, выковывались художественные  нормативы. В сложенных из твердых гранитных блоков усыпальницах ведущее место занял не рельеф, широко распространенный в погребениях Китая, а живопись  минеральными красками выполненная с примесью лака и клея  непосредственно по камню или по нанесенному на него грунту из глины, смешанной с соломой. Сияющая голубыми, охристыми, зелеными, коричневыми и фиолетовыми оттенками, она  наполняла помещения гробниц волшебной жизнью.

Все устройство обширных подземных залов (общая площадь которых достигала в самой крупной гробнице Мичхон-вана 70 кв. м) было  рассчитано на значительное число росписей. Многообразные по своим архитектурным приемам усыпальницы насчитывали от двух до шести помещений с коридорами,  монолитными колоннами, обрамляющими вход в главный зал, имитирующими деревянные конструкции с  многоступенчатыми потолками,  служившими местом для живописных изображений. Росписи, помещенные на колоннах, стенах, потолках и вокруг дверей, подчеркивая  специфику конструкций, вместе с тем  выявляли символические основы всего ансамбля, придавая ему  космическое истолкование.

Гробница Мичхон-вана в уезде Анак. IV в. Реконструкция интерьера

Погребальный дворец был задуман как подобие мира, каким его мыслили себе древние корейцы. На стенах фиксировалось все, что наполняло земную жизнь когурёского общества, было связано с идеей ее охраны и  порядка, - ритуальные шествия  музыкантов и воинов, пиршества, сцены охоты, борьба и танцы, заклинательные обряды, связанные с земледельческими циклами. Центральное место на северной или западной стенах отводилось, как правило, канонизированному изображению знатного вельможи, воплощавшему в себе конфуцианский идеал нравственного совершенства. В  соответствии с четырьмя направлениями стран света по четырем стенам  распределялись духи-охранители - сасин: тигр, феникс, дракон и черепаха, обвитая змеей (Сасинчхон - гробница четырех духов). В ряде таких погребений, как «Гробница с  танцорами» (Муёнчхон) в районе Тунгоу, на потолках запечатлелась и жизнь небес, уподобленных саду с  фантастическими животными,  небожителями с цветами или музыкальными  инструментами в руках.

Созданные в различных районах и в разное время когурёские  погребения значительно различались по сюжетам и стилю росписей. Если в гробницах Мичхон-вана, Санъён-чхон («Двухколонная») внимание сосредоточивалось больше на  земных сюжетах, то в гробницах уезда Кансо превалировали астральные темы. Высокие по своему мастерству, сочетающие свободу и легкость линий с восточной узорчатостью, погребения Кореи отразили в себе развитый этап мифологического сознания. Для того чтобы  обезопасить жизнь умершего в  потустороннем мире, мастера вводили в росписи огромный круг сюжетов, почерпнутых из мифов и легенд, использовали широкий арсенал выразительных средств.

Гробница Саньёнчхон  («Двухколонная») в уезде Ёнган. V-VI вв. Разрез

Настенная роспись на северной стене гробницы Саньёнчхон («Двухколонная»). Портрет владельца захоронения и его жены. VI в.

 

Настенная роспись гробницы Саньёнчхон. Фрагмент. VI в.

В пестром калейдоскопе действий и событий, символов и знаков сталкивались и  сплавлялись, обретая свой неповторимый смысл и местный колорит,  художественные традиции многих народов Азии, объединялись разные  верования. Фантастика древнего корейского анимизма, смешиваясь с даосскими космогоническими представлениями, воплощалась в  динамических образах мчащихся чудовищ, крылатых рыб и косуль.  Размеренная повествовательность конфуцианских сюжетов сочеталась с поэтическими пейзажными  мотивами, буддийскими символами, складываясь в конечном итоге в  многоречивую и красочную повесть о мироздании.

Синтетический характер погребального комплекса дополнялся  включенной в него погребальной утварью. Особенно богаты изделиями  художественного ремесла были  гробницы правителей Силла, где искусство росписей, в отличие от гробниц Когурё, не получило развития. В силласких захоронениях встречаются сосуды, воспроизводящие в своих формах птиц, всадников, модели  домов. Обнаружены также золотые короны, филигранные серьги, пояса с подвесками, свидетельствующие о тонком декоративном чувстве и мастерстве, достигнутом в обработке металлов. Унизанные когтеобразными зелеными нефритовыми  подвесками - знаками силы и  могущества - высокие ажурные сияющие короны сложных форм  увенчивались резными крыльями -  символом полета в загробном царстве. Идее приобщения к вечности служила и подчеркнутая  монументальность строгих форм пепельно-серых ритуальных светильников и сосудов на высоких подставках с прорезями.

Погребения стали своего рода сводом, обобщавшим накопленный опыт в наблюдении и художественном осмыслении законов вселенной. Однако при всей значительности  роли заупокойного культа затаенные в недрах холма и тщательно скрытые от глаз росписи и предметы  убранства погребений не могли служить целям пропаганды новых идейных устремлений раннефеодальных корейских государств. В IV-VII веках параллельно с погребальными комплексами складываются и  развиваются типы новых культовых ансамблей буддийских монастырей и связанных с ними новых видов изобразительного искусства, среди которых наиболее важное место отводится скульптуре.

Такие буддийские монастырские комплексы, как Ибуллан, Чхомунса и Мирыкса, были выразителями иных эстетических задач, чем подземные склепы. Видимые издалека благодаря фланкирующей их  деревянной, а затем и каменной  многоярусной ступенчатой башне -  пагоде, торжественные сооружения  храмов как бы всем обликом провозглашали свою новую духовную миссию распространителей буддийского  учения. Не менее новыми для Кореи были и заполнившие их интерьер скульптуры. Излучающие золотое сияние или раскрашенные в нежные тона, деревянные, бронзовые и  глиняные статуи спасителей и  охранителей человечества, занявшие  центральное место в многоцветном  интерьере храмов, подобно росписям, выявляли представления об  основах мироздания, но вместе с тем  несли в себе и такие понятия, как  милосердие, духовное самоуглубление.

Рост буддийских монастырей,  требовавших скульптурного  убранства, послужил стимулом для  быстрого развития корейского  пластического мышления, не имевшего до этого собственных корней. Пути развития корейской пластики  отражают сложный процесс  ассимиляции разнородных чужеземных образов и форм, освоение выразительных возможностей бронзы, дерева, глины, камня.

Корейская пластика в своих истоках сформировалась под воздействием эстетических норм и иконографических приемов, обобщивших широкий опыт многих стран и  сформулированных в вэйском Китае. Так сложились образы Будды-проповедника - отрешенного от земных страстей аскета, а также его помощников - божеств милосердия - бодхисаттв, в юношеском облике которых воплотились первые идеи милосердия, красоты и добра. В бронзовых статуях, созданных мастерами Пэкче и Когурё, для  выявления духовной значительности  божества, его отрешенности от мира фиксируется угловатость жестов, застылость поз. В этой незрелости чувств, невыявленности эмоций как бы нашла отражение и общая  незавершенность идеологических процессов времени. Однако чужеземные идеи и образы, пустившие ростки на корейской почве, уже на протяжении VI-VII веков  послужили основой и для сложения самобытных черт. В рамках  иконографического канона постепенно  кристаллизуются собственные  выразительные приемы, отличающие  корейскую пластику от иноземных  образцов. Поскольку твердые, трудно поддающиеся обработке породы гранитных скал не способствовали на первых этапах развития  корейского пластического мышления  возникновению значительных  пещерных комплексов, подобных Юньгану и Лунмэню в Китае, основное  внимание мастеров сосредоточивалось на создании отдельных скульптур, предназначенных для храмовых  алтарей и маленьких переносных  святилищ. В бронзовых и деревянных фигурах таких наиболее  почитаемых в то время божеств-спасителей, как Мирык (Майтрея - божество грядущих времен) и Канным (Авалокитешвара - богиня милосердия), с наибольшей полнотой воплотился осмысленный уже в собственных условиях идеал красоты.  Разработка деталей, ритмы складок, узоры одежд доводятся до высокого  совершенства, становятся не только способом показать свое отточенное мастерство, но и средством вложить в чужеземный образ свое  толкование красоты и добра. На примере статуй Мирык из Национального музея Кореи в Сеуле видно, что бесплотность сохраняется как средство выявления духовности, но робость движений претворяется в грациозность, пропорции тел удлиняются, лица приобретают нежную округлость, озаряются застенчивой  полуулыбкой, а фронтальность  нарушается легким движением корпуса, рук, наклоном головы.

Бронзовая статуя бодхисаттвы Мирык. Фрагмент

Бронзовая статуя бодхисаттвы Мирык. VII в. Сеул, Национальный музей Кореи

Так, воспринятые на заре корейского средневековья идеи и образы  дали мощный толчок собственному творческому сознанию, стали основой для развития многообразных направлений корейского средневекового искусства и в свою очередь стимулировали развитие пластического мышления японского народа.

 

Автор: Н.А. Виноградова

 

Предыдущая статья здесь. Продолжение здесь.

Google Analytics

Uptolike

Яндекс. Метрика

Рамблер / Топ-100