Многие исследователи, занимающиеся феноменом глобализации, настойчиво указывают на ее противоречивый дегуманизирующий характер. Лавиноподобный дезинтеграционный цикл, имманентный этому процессу, отражает саму суть проблемы общецивилизационного развития и его нынешнего лидера – западной техногенной цивилизации, базирующейся на известных гуманистических ценностях западноевропейского рационализма. Формирующееся при этом геоэкономическое и геополитическое пространство обнаруживает новые опасения, вызовы, нетрадиционные угрозы национальной, региональной и глобальной безопасности.

Происходящее усложнение мирового процесса и расширяющуюся дезинтеграцию современного мира К.Х. Делокаров связывает не только с глобализацией культурной (материальной, духовной) основы современной цивилизации, но и «стремлением к доминированию определенных геополитических ценностей и сил»[1]. В данном контексте для Российской Федерации актуальна проблема возрастающего регионального доминирования китайского государства, его экономических, культурно-цивилиза­цион­ных ценностей и интересов, являющихся составной частью новой концепции национальной безопасности КНР.

Эта концепция, по мнению официальных руководителей КНР, соответствует статусу «даго» – «Великой Державы», становящейся «фуцзэго» – «ответственным государством»[2]. В связи с этим концептуальная специфика национальной безопасности КНР настоятельно требует не только геоэкономического, геополитического анализа, но и философско-культурологической интерпретации.

Как известно, уже со второй половины 80-х гг. ХХ в. начались дезинтеграционные изменения Ялтинско-Потсдамской системы международных отношений. Распад СССР, явившийся первым звеном дезинтеграционного цикла глобализации, привел к изменению геополитического положения и его правопреемника – России, которая обрела статус лишь крупной региональной державы.

В формирующемся геоэкономическом пространстве и международных политических отношениях преимущества стали получать те «регионы-системы» (страны «Большой Семерки», ЕС, АТР), которые создают оптимальное соотношение между процессами глобализации и регионализации, обеспечивая тем самым геоэкономические и геополитические интересы их безопасного развития.

Современная цель создания и функционирования «региона-системы», пишет В.И. Дворцов, заключается не только в росте капитализации хозяйства регионов этой системы, т.е. в приращении стратегического капитала на фиксированной территории, но и в идее национальной миссии развития, выражающей смысл существования и безопасность ее воплощения[3].

В этом процессе экспансивно формируется «китайский регион», превращая КНР в глобально доминирующее государство, подтверждающее амбициозные стратегии успехами их реализации. Интегрировав вариант социалистической идеи с конфуцианской этико-политической системой ценностей и рафинированными «империалистическими» механизмами экономики, «Китай-даго» демонстрирует не только экономический вызов, но и духовную альтернативу западной системе ценностей.

Характер экономических преобразований в КНР, целенаправленно разрабатываемая и успешно претворяемая в жизнь внешнеполитическая стратегия, нацелены на трансформацию системы международных и региональных отношений, создание глобальной зоны партнерского взаимодействия с «Китаем-фуцзэго», обеспечивающих совместное безопасное развитие.

По мнению ряда аналитиков, в осуществляемой глобальной регионализации системы отношений КНР пока добивается следующих стратегических целей:

– безусловного признания мировым сообществом территориальной целостности Китая, включая Тибет, Синьцзян, Тайвань;

– международного признания особых прав КНР в акватории Южно-Китайского моря;

– достижения преобладающего влияния в Юго-Восточной Азии;

– приемлемого для КНР решения территориальных вопросов с соседними государствами;

– поддержки соседними государствами китайских позиций в спорах с США и Западом в целом;

– фактического признания «особых отношений» между КНР и Монголией;

– фактического «особого положения» в Центральной Азии;

– отказа других стран от участия в антикитайских коалициях и от военного противостояния КНР;

– проведения другими странами торгово-инвестиционной политики, дружественной Китаю;

– признания ведущей роли «китайского региона» в мировом сообществе, выражающегося в неформальных, но фактически обязательных консультациях с Пекином перед принятием какой-либо страной, группой стран (регионом) важных внешнеполитических решений;

– поддержки и готовности других стран к китайской глобальной миграции, размещению китайских иммигрантов;

– закрепления «особых прав» китайских меньшинств за рубежом и признания права Пекина на их защиту;

– продвижения употребления китайского языка в Азии, достижения двуязычия в зарубежных районах компактного проживания этнических китайцев[4].

Подобная политика глобальной регионализации КНР закономерна. Еще весной 2000 г. на III сессии ВСНП IX-го созыва Председатель КНР Цзян Цзэминь провозгласил стратегию глобального внешнеэкономического наступления Китая, получившую известность как лозунг «Идти вовне»[5]. Цель стратегии – превратить КНР к 2020–2030 гг. в самую мощную экономическую, а значит и политическую, державу мира.

Подготовка стратегии «возвышения» КНР и приближения ее к статусу «даго» началась еще в 1990-х гг. На XV съезде КПК (1997) были сделаны выводы о необходимости осуществления экспортной ориентации в развитии экономики и активной экономической политики. Начали осуществляться партийные директивы создания крупных китайских транснациональных корпораций, формирование глобальной многосторонней торговой сети, вывоза капитала, использования «двух рынков», «двух источников сырья» (внутренних и зарубежных)[6]. Все это составило фундамент стратегии глобального внешнеэкономического, культурного, миграционного наступления. Новый «Великий поход» по созданию самого мощного экономического государства мира предусматривал под традиционным цивилизационно-ценност­ным ориентиром осуществление «великого возрождения нации» на основе идеи национального величия Китая[7].

По прошествии пятнадцати лет реформирования, проведения политики «открытости» и «возвышения», КНР вступила в период стремительного экономического подъема, что кардинально изменило ее положение в глобализирующемся геоэкономическом пространстве. Так, темпы роста в 1979–2002 гг. составили более 9% в год, т.е. в два раза выше, чем за предыдущие     30 лет. Объем ВВП в 2002 г. превысил 1,2 трлн долларов США, что составляет примерно 1000 долларов на душу населения по текущему обменному курсу. Экспорт за последние 20 лет увеличился в 20 раз. При сохранении нынешних тенденций уже к 2010 г. КНР выйдет по объему ВВП, пересчитанному по паритету покупательной способности, на нынешний уровень США[8].

Первую половину 2004 г. Китай завершил со следующими макроэкономическими показателями:

– прирост ВВП (GDP) – 9,7%;

– показатель прироста ВВП на душу населения (CPI) составил 3,5%;

– уровень зарегистрированной безработицы среди городского населения – 4%;

– положительное сальдо платежного баланса по текущим операциям – 0,5–1% от ВВП[9].

Тенденцию становления статуса «даго» КНР подтверждают и такие объективные сравнения. Сегодня континент Евразия, на котором проживает 75% мирового населения и который обладает 75% мировых энергетических ресурсов, необходимых мировому развитию, дает примерно 60% мирового ВВП. При этом США потребовалось 47 лет, Японии – 33 года, Южной Корее – 10 лет, КНР – 7 лет для того, чтобы удвоить ВВП на душу населения. ВВП азиатских стран в среднем растет на 6% в год, т.е. темпами вдвое выше, чем в целом мировая экономика. Прогнозируется, что к 2020 г. Азия будет производить уже 40% мирового ВВП. 16 из 25 крупнейших городов мира будут расположены в Азии. Из 7 мегаэкономик мира – 5 будут азиатские. При этом экономика «китайского региона» по объему ВВП будет занимать первое место. Уже в 1999 г. китайская экономика, согласно оценкам ЦРУ, по абсолютному размеру была второй в мире, если производить расчеты по паритету покупательной способности[10].

Если в 1950 г. КНР давала 3,3% мирового ВВП, то к 1992 г. эта цифра увеличилась до 10% и продолжает расти. Так, общий объем ВВП КНР в 2003 г. превысил 11 трлн юаней (1,4 трлн долларов), а китайская экономика вышла на 3-е место по своим мегаразмерам после США и Японии. КНР занимает 4-е место в мире по объему экспорта и 3-е место по импорту. Валютные резервы КНР составляют 400 млрд долларов США – примерно 11% общемировых[11].

Глобализирующееся региональное лидерство КНР эффективно обеспечивается идеологической системой конфуцианских ценностей, пронизывающих все сферы жизнедеятельности китайского социума. В «новой» китайской идеологии, модернизированной и приспособленной к современным запросам, как и прежде важна идея почитания властей и старших, стоическое восприятие жизни. В «китайском регионе» под лозунгом традиционной политики «сяо кан» осуществляется энергичная реанимация, обновление и утверждение культурно-цивилизационных конфуцианских ценностей: трудолюбия, дисциплины, уважения семейных ценностей и традиций, авторитета власти, подчинения личных устремлений коллективному началу, веры в иерархичное устройство общества, важность консенсуса, стремления избегать конфронтации[12].

Идеологическую основу глобализирующегося «государства-даго» не может не представлять китайский национализм. Американский синолог Чжао Сюйшэн считает, что окончание холодной войны, распад сложившейся системы международных отношений и падение влияния коммунистической идеологии «возродили националистические чувства и устремления во всем мире». Одной из «движущих сил» подъема китайского национализма стали ученые, писатели, представители других гуманитарных профессий. На позиции китайского национализма перешли даже те, кто в предшествовавший период был носителем «прозападного комплекса ценностей – вестернизации». Этот резкий ценностно-антропологический поворот продолжил эволюцию идеи национального величия КНР[13].

В качестве идеологической основы глобализирующегося китайского государства национализм неизбежен. Он подготовлен не только эволюцией идеи национального величия, но и столетним «национальным унижением» (середина XIX – середина ХХ вв.), экономической отсталостью, культурной зависимостью страны. Лозунги «национального величия», «национального возрождения», «национального спасения» – совершенно необходимы для успеха в политике. «Тот, кто хочет управлять Китаем, должен предложить и осуществлять программу национального спасения»[14].

Основные тенденции эволюции китайского национализма – «самобытничество», «антитрадиционализм» и «прагматизм». Сторонники «самобытной идеологии», которую еще обозначают и «антиимпериалистическим национализмом», или «конфуцианским фундаментализмом», видят единственное средство спасения в «искоренении иностранного влияния» и обращении к традиционным конфуцианским ценностям.

«Антитрадиционалисты» в древних традициях видят источник слабости государства. Средством возрождения национального величия Китая для них является полное усвоение западной культуры и ее гуманистических ценностей. Не случайно новый подъем активности «антитрадиционалистов» в КНР связан с началом реформ и процессом глобализации, породивших «культурную лихорадку» среди китайской элиты.

«Прагматическое» направление китайского национализма связывает источник слабости КНР с «иностранной эксплуата­цией в экономике и инфильтрацией в традиционную и политическую культуру», что обусловило реформирование китайского общества под лозунгом «строительства социализма с китайской спецификой»[15].

Трем разновидностям китайского национализма соответствуют три его направления, проявляющиеся в отношениях с внешним миром: «конфронтационное», «приспособительное» и «демонстрационное». В формировании глобализирующейся «Великой Державы», становящейся «фуцзэго» – «ответственным государством», предпочтение отдается «демонстрационному» стилю «прагматического национализма», подразумевающему проявление постоянной готовности к защите национальных интересов и поддержанию патриотической гордости за свою страну. При такой стратегии любое ущемление интересов китайского государства или национального самолюбия не должно оставаться без ответа. Вместе с тем, следует заимствовать из внешнего окружения все то, что приносит пользу Китаю. Поэтому Китай «…должен быть открыт внешнему миру»[16].

В «прагматическом национализме» логика национального возрождения сочетается с потребностью в самоутверждении. «Китай очень склонен рассматривать как обиду те обстоятель­ства, которые другие страны воспринимают безболезненно, и часто видит в них покушение на национальное достоинство, требующее бескомпромиссного ответа»[17]. «Демонстративный» по форме китайский национализм «реактивен» по существу, наполняя своими базовыми ценностями и саму суть новой концепции национальной безопасности КНР. Это не только «оборонительный национализм»[18]. В новой концепции нацио­нальной безопасности КНР не только демонстрирует свое дружелюбие, но и готовность дать необходимый отпор, отразить агрессию и защитить свои национальные интересы.

Возможность совмещения сходных или антиномичных конфуцианских ценностей по принципу построения сетевых графиков (коллективные и индивидуальные, консенсусные и конфликтные, конвенциональные и безусловные и т.д.) четко прослеживается не только в национальном интересе КНР, но и в механизме его реализации – новой концепции национальной безопасности.

В отличие от опыта других стран, представления о национальном интересе КНР оказываются определенными не только в связи с появлением его четкой формулировки на официальном уровне, но и в связи с формированием в общественном сознании консенсуса по поводу его понимания на уровне важнейших традиционных ценностей. Такое понимание специфического механизма формирования национального интереса позволяет соответствующим образом зафиксировать разнообразные приоритеты национальной безопасности КНР в контексте ее культурно-цивилизационных ценностей.

В работах по безопасности, выходивших в последнее время на Западе и в России, наблюдался отход от наследия политического реализма. Изучение безопасности в геополитической традиции, казалось бы, уходит в прошлое. В настоящее время все больше внимания привлекают идеи последователей, выступающих за смену познавательной парадигмы. Приоритетными становятся так называемые «нетрадиционные» аспекты безопасности. Но для КНР и ее системы безопасности ценностные элементы всегда представляются как традиционный фактор. Ценностные элементы (конфуцианские политические традиции) задают определенные рамки новой концепции национальной безопасности КНР, направленной на защиту и реализацию национальных интересов.

Система обеспечения национальной безопасности КНР, как и любой другой страны, включает в себя определенную структуру, адекватно отражающую весь диапазон реальных и потенциальных опасностей для государства и соответствующие им конкретные виды безопасности. Подобная структура обусловливается тем, что проблемы национальной безопасности сегодня не ограничиваются военной сферой, а охватывают все стороны социокультурной жизни страны, а также ее связи и взаимодействия с внешним социальным и природным миром.

Анализ структуры системы национальной безопасности КНР позволяет разделить ее на две группы: организационно-функциональную и содержательную структуры. В первую группу китайские исследователи включают наиболее устойчивые факторы – идейно-теоретическую базу системы безопасности, объекты, субъекты, законодательную основу, органы управления и средства информационно-психологического обеспечения. Содержательную структуру системы образуют различные группы, формы и конкретные виды безопасности[19].

Важнейшей составляющей как этой структуры, так и всей системы является ее аксиологическая основа – базовые культурно-цивилизационные ценности, основное содержание которых трансформировалось в новую концепцию национальной безопасности. Концепция, будучи одним из функциональных элементов системы национальной безопасности КНР, одновременно служит обоснованием в целом состава и характера функционирования всей системы, роли и места остальных ее элементов. В ней сформулированы важнейшие направления и принципы государственной политики по обеспечению национальной безопасности, главная цель и средства ее достижения. На ее основе разрабатываются система правовых норм по обеспечению национальной безопасности, а также конкретные видовые концепции, программы, доктрины и стратегии по обеспечению безопасности в отдельных сферах жизни китайского социума: экономике, политике, экологии, науке, информатике, обороне и т.д.

Новая концепция национальной безопасности – это система официальных ценностей, принципов, идей, обеспечивающих потребности и интересы безопасного функционирования и устойчивого развития китайского общества в условиях глобали­зации[20]. Разработка концепции национальной безопасности государства включает несколько последовательных операций: определение национальных интересов, обозначение реальных и потенциальных угроз этим интересам и формулирование политики предотвращения или нейтрализации «угроз», т.е. политики обеспечения национальной безопасности[21].

Сформулированные на официальном уровне национальные интересы КНР, определяющие политику национальной безопасности, с середины 80-х гг. ХХ в. сводились к следующему: защита государственного суверенитета, единства страны, ее территориальной целостности и безопасности; совершенствование социального строя; поддержание и укрепление социальной стабильности и гармонии в обществе; содействие международным усилиям в укреплении мира и создание благоприятного внешнего окружения Китая.

В новой концепции национальной безопасности Китая, сформировавшейся к началу XXI в., круг составляющих национальной безопасности уже более расширен. Понимание безопасности выходит за рамки военной и политической деятельности и включает экономический, научный, технологи­ческий, экологический, культурно-цивилизационный и ряд других аспектов[22].

Под влиянием глобализации новому осмыслению подвергся и сам ценностный принцип концепции. В ходе выступления на XVI съезде КПК Цзян Цзэминь заявил: «Безопасность должна быть основана на взаимном доверии. Новая концепция безопасности предусматривает создание обстановки взаимного доверия, взаимной выгоды, равенства и координации. Споры должны разрешаться путем диалога и сотрудничества, а не путем применения или угрозы применения силы»[23]. Названные выше четыре ценностных принципа международных отношений дополняют друг друга, координируя комплекс мер, программ, стратегий по обеспечению национальной безопасности КНР.

Ценностный фундамент новой концепции – диалог стран, основанный на всеобщем доверии и открытости политики безопасности. Взаимная выгода относится к удовлетворению объективных потребностей развития в процессе глобализации, к уважению друг друга, а также к созданию условий для учета интересов партнеров при реализации собственных интересов безопасности. В новой концепции безопасности особо выделяется ценностный принцип «всеобщей безопасности» и отвергается «абсолютная безопасность» одной стороны за счет безопасности других.

Являясь «государством-доминантом» азиатского регионального процесса, КНР уже играет важную роль в обеспечении коллективной безопасности ряда региональных объединений. Диалог со странами АТР – составная часть политики добрососедских отношений и дружбы с окружающими Китай государствами.

Регионализм китайской внешней политики по отношению к приграничным государствам нередко реализуется в простом термине «добрососедство», который вошел и в договор о межре­гиональном сотрудничестве с Россией, подписанный в Москве 16 июля 2001 года. Этот договор, по сути, представляет собой стратегию долговременного взаимовыгодного сотрудничества обеих стран в XXI в. и является определенным ценностным вектором в дальнейшем формировании и развитии геополити­ческой ситуации, как в регионе, так и на международной арене в целом. Поэтому нельзя недооценивать роль новой концепции национальной безопасности КНР как стабилизатора двусторонних отношений с РФ, в обеспечении региональной (коллективной) безопасности в АТР, в миротворческих процессах глобализирующегося социального мира.

Существующие культурно-цивилизационные различия между странами ограничивают возможности формирования новой универсальной модели глобальной безопасности. В каждом формирующемся регионе она будет иметь свою специфику, определяемую многими факторами. Но именно приграничные пространства становятся площадкой формирования новой по содержанию системы безопасности КНР и РФ. А.Д. Вос­кресенский, выделяя ключевые внешние и внутренние факторы равновесия КНР и РФ, считает, что многофакторность способствует равновесию соседних стран, развитию не только трансграничного сотрудничества, но и созданию единых представлений о безопасности на региональном уровне[24]. Именно приграничные внутренние регионы обладают подобным набором факторов, что и может позволить достаточно успешно решать задачи обеспечения безопасности трансграничного сотрудничества. Приграничные внутренние регионы обладают рядом характеристик, обеспечивающих одинаковое понимание интересов и формирующих общую шкалу угроз. Развитие трансграничного сотрудничества дает шанс созданию региональной системы безопасности, объединяющей тех, кто разделяет единые ценности и интересы.

[1] Делокаров К. Глобализация как социокультурный феномен // Безопасность Евразии. 2004. № 1. С. 234.

[2] Чжан Сиюнь. Даго чжаньлюэ юй вэйлай Чжунго (Стратегия великих держав и будущее Китая). Бэйцзин: Шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 2003. С. 2–3; Ли Уи. Даго гуаньси юй вэйлай Чжунго (Взаимоотношения между великими державами и будущее Китая). Бэйцзин: Шэхуэй кэсюэ чубаньшэ, 2003. С. 5–6.

[3] Дворцов В. «Регионы-системы» как новое геоэкономическое инфраструктурное деление – проблемы становления // Безопасность Евразии. 2005. № 2.

[4] См.: Китай в мировой политике. М., 2001; Воскресенский А.Д. Российско-китайское стратегическое взаимодействие и мировая политика. М., 2004. С. 22–23; Гельбрас В.Г. Россия в условиях глобальной китайской миграции. М., 2004.

[5] «Zou chugu» kaifang zhanlue yie anle yanjiu / Li Gang zhupianzhe (Изучение открытой стратегии «Идти вовне» и ее проектов / Под ред. Ли Гана). Beijing, 2000. E. 9.

[6] Zhongguo gungchanclag di shiu ci guinguo daibiaodahoi wenjian (Сборник документов XV Всекитайского съезда КПК). Beijing, 1997. Е. 23, 28–30.

[7] Zhao Suisheng. Chinese intellectuals^, guest for national greatness and nationalistic writing in the 1990s // China guart. L., 1997. № 152. P. 725–745; Zhao Suisheng. Chinese nationalism and its international orientations // Political science guart. N.-Y., 2000. Vol. 115. № 1. Р. 1–33.

[8] Перспективы Китая: Научный доклад ИМПИ № 1 / Отв. ред. Ю. Федоров. М., 2003. С. 10–13.

[9] Стровский Л., Цзян Цин. Указ. соч. С. 577.

[10] Перспективы Китая. С. 11–13.

[11] Симония Н.А. Современный этап общественной трансформации стран Востока // «Геном» Востока: опыты и междисциплинарные возможности: Материалы к научной конференции Института мировой экономики и международных отношений РАН и Института стран Азии и Африки при МГУ им. М.В. Ломоносова (Москва, 12–14 апреля 2004 г.). М., 2004. С. 15–16, 25–27.

[12] Воскресенский А.Д. Указ. соч. С. 24; Ломанов А.В. Красная книга перемен // Россия в глобальной политике. 2003. № 1 / www.globalaffairs.ru/numbers/2/

1966.html.

[13] Zhao Suisheng. Chinese intellectuals^, guest for national greatness and nationalistic writing in the 1990s. // China guart. – L., 1997. № 152. P. 725–726.

[14] Zhao suisheng. Chinese nationalism and its international orientations // Political science guart. N.-Y., 2000. Vol. 115. № 1. Р. 4–5.

[15] См. подробно: Абрамова Н.А. Политическая культура Китая. Традиции и современность. М., 2001.

[16] См.: Редакционная статья в связи со 150-летием Тайпинского восстания // Жэньминьжибао. 1990. 3 июня.

[17] Bernstein R., Munro R. H. The coming conflict with China. N.-Y., 1997. P. 42.

[18] Zhao Suisheng. Chinese nationalism and its international orientations // Political science guart. N.-Y., 2000. Vol. 115. № 1. Р. 29.

[19] Юй Цзянь и др. Комплексная государственная мощь КНР (проблемы, перспективы) // ИДВ РАН. Центр научн. информации и документации. Экспресс-информация. 2001. № 12. С. 80–82; Цзинь Чжоу. Гоцзя аньцуань лунь (Теория безопасного государства). Бэйцзин, 2002. С. 30–35; Лу Чунвэй. Фэйчуанnун аньцуань лунь (Теория нетрадиционных угроз). Шиши чубаньшэ, 2004. С. 15.

[20] Сюн Гуанкань. Сели ин дуй фэйчуантун аньцуань вэйсе дэ синь тяочжань (Совместные усилия по предотвращению новых вызовов и нетрадиционных угроз безопасности) // Гоцзи чжэнчжи (Международная политика). 2005. № 11. С. 5–8; Ли Сюэбао. Цианьциухуа шицзяося дэ аньцуань: лян чжун бутун дэ лицзе цзи фэньци дэ юаньинь (Безопасность под углом глобализации: две различные точки зрения и причины разногласий) // Гоцзи чжэнчжи (Международная политика). 2005. № 11. С. 21–26.

[21] Бэттлер А. Национальные интересы, национальная и международная безопасность // Политические исследования. 2002. № 4. С. 151.

[22] Xiong Guangkai. Current International and Asia – Pacific Security Situation and the New Security Concept Advocated by China. A Collection of Papers of the International Symposium on Asia – Pacific Security Situation. Beijing, 3–5 December, 2002. P. 5. Цит. по: Болятко А. Обеспечение национальной безопасности Китая // Проблемы Дальнего Востока. 2003. № 4. С. 32.

[23] Xiong Guangkai. Current International and Asia – Pacific Security Situation and the New Security Concept Advocated by China.

[24] Воскресенский А.Д. Китай и Россия в Евразии: Историческая динамика политических взаимовлияний. М., 2004.

Авторы: В.А. Абрамов, В.М. Феоктистов, В.В. Чащин