У японцев есть такие стихи, что и говорить о них нелегко, настолько они доверительны, настолько полны сокровенного смысла. Танки и хокку располагают к молчанию, как иное музыкальное произведение, пробуждающее в душе неясные воспоминания. Кажется, что произнесенное вслух слово нарушит вызванное музыкой или стихами настроение. Если вы познакомитесь с японской поэзией поближе, вам откроется внутренний мир народа, его прошлое.

Японцы неразлучны с танкой и хокку. У входа в японское жилище вы услышите легкий перезвон колеблемого ветром колокольчика, который висит на карнизе дома или на ветке дерева и как бы приглашает подойти и прочесть написанную на прикрепленной к нему бумажной полоске танку или хокку.

Поэтический образ, вызванный всего несколькими словами, поразит ваше воображение, и, когда вы войдете в дом, вы невольно станете искать глазами новые стихи и найдете их на висящей картине — какэмоно — одном из немногочисленных украшений японского дома, на сделанных из целого куска дерева куклах—кокэси — и просто на предметах обихода — на полотенцах или салфетках. А если надумаете пойти вечером в кафе, где собираются японцы, то увидите, с каким наслаждением, сидя за низкими столиками, поют они свои старинные и новые песни. Не удивляйтесь, если услышите здесь и наши русские песни. Любовь к поэзии, к песне возникла у японцев в далекие времена, когда литературы как таковой еще не было. «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии, — писал Пушкин. — Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу».

Олин из древнейших обычаев японцев — доверять свои чувства стихам. В танках выражали они свое горе и радость, свою надежду и отчаяние. Поэзия японцев своеобычна, полна намеков, иносказаний — чувство, настроение переданы не непосредственно, а в образах природы. Чтобы любить такие стихи, нужно понимать природу, уметь наслаждаться видом распустившегося цветка, тумана, сползающего с гор, алых листьев клена, кружащихся в стремнине. Японцы тонко чувствуют природу. Они избегают симметрии в планировке садов, потому что она искажает естественный вид вещей.

Японские сады, усыпанные валунами, напоминают горные склоны; в парках нет клумб, нет полированных скамеек. У японцев существует общенациональный праздник — «любование цветами». В начале нашего века француз Андре Бельсер писал: «Ни один народ не придавал такого значения причудливым красотам природы и не наблюдал их более внимательно и близко, как японцы; но ни один народ также не наслаждался больше японцев молчаливым очарованием мечты и сосредоточением своих мыслей».

Еще в VIII в. поэт Абэ-но Накамаро уверял китайцев: «В нашей стране еще в века богов стихи, подобные вашим, сами боги изволили слагать, а теперь их слагают и знать, и средний люд, и низы в минуты горечи, разлуки, как теперь, или же в моменты радости, а то и горя».

В древнейшем литературном памятнике «Кодзики» («Запись о делах древности»), относящемся к началу VIII в., записана легенда о том, как изгнанный с небес на землю бог ветра Сусаноо, брат богини солнца Аматэрасу, воздвигая дворец для себя и молодой жены, пропел на радостях первую «короткую песню» (танку). Именно пропел, так как стихи в древности пелись и назывались «песнями» (ута).

В японской поэзии нет рифмы, неприемлема для нее силлабо-тоническая система ввиду отсутствия в языке силового ударения. Японская поэзия силлабическая. Метрический закон ее — чередование пяти- и семисложных стихов. Из жанров народной поэзии наиболее известны старинные «длинные песни» (нагаута), сказания, былины, легенды. Столь же древнего происхождения шестистишия — «песни рыбаков» (сэдока). Японская поэзия с давних пор тяготела к лирике, к малым формам.

Любимый жанр народа — танка — пятистишие со строгим чередованием слогов: 5 — 7 — 5 — 7 — 7. О ней мы расскажем несколько подробнее. В древности в дни народных гуляний существовал в Японии поэтический обычай — «хоровод песен» (утагаки). Из круга выходил юноша и, обращаясь к своей избраннице, пел:

Как та волна у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф,

Бурлит, но к берегам не подойдет,

Так ты ко мне.

И полон я тоски.

(Перевод А.Е. Глускиной)

А девушка отвечала:

О нет, наоборот.

Ведь это ты, не я,

Как та волна у белых берегов,

Раскинутых, как белоснежный шарф,

Ты никогда не подойдешь ко мне...

(Перевод А.Е. Глускиной)

Так зарождался поэтический диалог, и так входил в японскую поэзию экспромт. Сравнительная простота техники стихосложения, которая в те времена сводилась к умению чередовать пятисложные и семисложные строки; переходившие от поколения к поколению эпитеты, метафоры, образы и даже целые выражения делали создание танки доступным чуть ли не каждому. Танка поистине стала народным искусством.

Лучшие стихи древности, начиная от безымянных народных творений и кончая литературной поэзией, были собраны в антологию «Манъёсю» («Мириады листьев»). Это произошло в VIII в., когда родовой строй сменялся в Японии феодальным, когда складывалось централизованное бюрократическое государство во главе с «божественным» императором — тэнно, когда была отстроена первая постоянная столица— город Нара (710—784). Буддизм был объявлен государственной религией. Для придворных церемоний требовались дворцы, для богослужений — пагоды и храмы. Расцвели архитектура и ваяние. Стены и потолки буддийских храмов расписывались иноземными мастерами на сюжеты буддийских легенд

Возрос интерес к науке. Как сообщают летописи, еще в IV в. императору Одзин были присланы китайские книги. Среди них — знаменитый канон Конфуция «Беседы и суждения» («Лунь-юй»). В 405 г. ученый кореец Вани познакомил японцев с китайской иероглификой. В VIII в. была изобретена японская слоговая азбука — кана. Тогда же было организовано несколько школ для детей высокородных родителей.

В то время при дворе было в моде сочинение так называемых китайских стихов (канси), а в 751 г. появилась первая антология канси «Кайфусо». Но по глубине и яркости своей стихи, вошедшие в «Кайфусо», не могли идти в сравнение со стихами антологии «Манъёсю», появившейся несколько лет спустя. Еще задолго до знакомства с китайской культурой появились в Японии чарующие народные предания, и уже в IV в. звучали в дворцовых покоях лирические танки Ива-но Химэ:

Пока жива, я буду ждать, любимый!

Я буду ждать, пока ты не придешь,

О, долго ждать!

Пока не ляжет иней

На пряди черные распущенных волос.

(Перевод А.Е. Глускиной)

В Японии не принято было издавать сборники стихов отдельных поэтов, и лишь время от времени составлялись своего рода «домашние антологии». Предполагают, что «домашняя антология» семейства Отомо и легла в основу знаменитой «Манъёсю».

«Манъёсю» была закончена около 760 г. Она вобрала в себя все лучшее, что создал к тому времени поэтический гений японского народа. В «Манъёсю» более 4500 стихотворений, из них — 4173 танки. Жанры «Манъёсю», охватывающей поэзию нескольких веков (IV—VIII), разнообразны: здесь и старинные предания, и древние культовые, обрядовые песни, и классические стихи прославленных мастеров VIII в. Есть песни, пришедшие из самой глубокой древности:

Там, где делают сакэ в Кумаки,

Раб живет, которого ругают все,

Васи!

Я тебя бы позвал с собой,

Я тебя бы увел с собой,

Раб, которого ругают все,

Васи!

(Перевод А.Е. Глускиной)

(Примеч.: Сакэ – рисовая водка; Васи – ритмический припев)

Это народная песня северной провинции Ното. И содержание, и построение песни с характерным ритмическим припевом говорят о далекой старине. Безымянные авторы пели о горькой доле. Создание стихов «в минуту печали» стало обычаем. Есть в «Манъёсю» «песни, связанные с преданиями». В одной из них поется о том, как, вернувшись домой после долгих лет службы в «пограничных стражах», муж застал жену при смерти и в отчаянии пропел:

Вот так и бывает

В жизни!

А я думал: чем дальше, тем глубже

Будет дно у реки Инагава,

Тем прочней наше счастье.

(Перевод А.Е. Глускиной)

Но глаза жены лучились радостью. Едва приподняв голову, она ответила:

Словно черные ягоды тута,

Черный волос твой влажен,

И хоть падает снег, словно белая пена,

И бушует метель, ты пришел, мой любимый,

Не напрасно тебя я так сильно любила!

(Перевод А.Е. Глускиной)

В этом диалоге вся суть японских танок: экспромт, иносказание, лаконизм, концентрация чувства.

В форме аллегории вернувшийся супруг выразил свое отчаяние, но преданная жена, превозмогая боль, сложила в ответ танку, полную самоотверженной любви: ей хорошо, он жив, он прекрасен, он вернулся к ней!

Прославленный Ки-но Цураюкя (883? — 946) вспоминал о поэтах VIII в.: «...Когда они любили любовью вечной, каждым горы Фудзи; когда они тосковали друг о друге под стрекотанье цикад... когда они думали об ушедших годах мужской отваги и сокрушались о кратком миге девичьего расцвета, — они слагали песню и утешались ею... В песне и только в песне они находили усладу сердцу».

Рожденная фольклорной стихией, литературная поэзия сохраняла с ней много общего как в метрике, так и в стиле, хотя, несомненно, обогатилась новыми образами, новыми приемами. Отсутствие рифмы вынуждало поэтов много внимания уделять ритмической организации стиха. Мелодические ударения, цезуры, инверсии позволяли разнообразить ритмы метрически однотипных стихов.

Славу «Манъёсю» упрочили «два гения поэзии»: Какиномото Хитомаро и Ямабэ Акахито. Почитание Хитомаро оказалось настолько огромным, что в его честь воздвигли храм. Оба поэта служили при дворе. Хитомаро занимал незначительный пост и к концу жизни оставил столицу, удалившись в родную провинцию Ивами, где и умер в начале VIII в. Цураюки называл его «кудесником песни». Хитомаро был одинаково искусен во всех поэтических жанрах, которые знала тогда Япония, но предпочитал нагаута. Его плачи («Плач о гибели придворной красавицы», «Плач о возлюбленной» и др.) Трогательны и проникновенны. Даже в придворных одах слог поэта не был высокопарным.

Ямабэ Акахито много путешествовал и свои чувства и впечатления передал в танках. Он любил и понимал природу своей страны. Знаменита его танка о горе Фудзи, а танка о «расцветшей сливе» вызвала множество подражаний:

Я не могу найти цветов расцветшей сливы,

Что другу я хотела показать:

Вот выпал снег, —

И я узнать не в силах,

Где сливы цвет, где снега белизна?

(Перевод А.Е. Глускиной)

Образы и приемы, найденные двумя большими мастерами, были использованы поэтами последующих поколений и немало способствовали расцвету японской поэзии.

Не похож на других поэтов Манъёсю Яманоэ Окура (659 — 733). Став правителем одной из провинций на острове Кюсю, он мог своими глазами видеть, как живет подневольный люд. В «Диалоге бедняков» он рассказал о народном горе. Широка земля, но для крестьянина тесна; сколько б ни сияло солнце, ему не увидеть света. Такой, как все («Люблю свой труд простой, копаюсь в поле»). Но, сколько ни трудись, в лохмотьях тело, в лачуге негде лечь («На голый подстелю одну солому»). А рядом дети и жена. Нет дыма ев очаге, в котле лишь паутина. И «голос за стеной — то староста явился за оброком».

Антология «Манъёсю», созданная народом в пору его юности, без мудрствования и прикрас отразила простую, действительную жизнь. Стихи «Манъёсю», безыскусные и целомудренные, величественные в самой простоте своей, подкупают свежестью и непосредственностью, всегда пленяющей нас в искусстве древних.

Исследователь «Манъёсю» Камо-но Мабути (1697 — 1769) назвал стиль памятника мужественным; таким его делают, по мнению Мабути, сила, искренность чувств и простота.

Иной характер носят танки, включенные в антологию «Кокинсю» («Собрание старых и новых песен», 922 г.). «Кокинсю» была составлена по распоряжению микадо, повелевшего собрать все лучшее, что появилось в поэзии после «Манъёсю». В знаменитом предисловии к «Кокинсю» поэт Ки-но Цураюки писал: «Песни Ямато! Вы вырастаете из одного семени — сердца и разрастаетесь в мириады лепестков речи — в мириады слов...

И вот, когда слышится голос соловья, поющего среди цветов свои песни, когда слышится голос лягушки, живущей в воде, кажется: что же из всего живого не поет своей собственной песни? Без всяких усилий движет она небом и землею; пленяет богов и демонов, незримых нашему глазу; утончает союз мужчин и женщин; смягчает сердца суровых воинов... Такова песня»

Со времен Нара (VIII в.), пишет автор предисловия, когда «слагались самые лучшие песни», отношение к стихам изменилось. «Ныне весь мир пристрастился лишь к внешнему блеску, сердца обуяло тщеславие и поэтому появляются пустые забавные песни». Только шесть поэтов из «Кокинсю», по мнению Цураюки, заслуживали упоминания: Аривара Нарихира, Оно Комати, Бунъя Ясухйдэ, Содзё Хэндзё, Отомо Куронуси и Кисэн-хоси. Однако и этих избранных он упрекает в том, что «формой песен они
владели, но истинного было в них мало».

Стихи «Кокинсю» так же не походили на стихи «Манъёсю», как новая эпоха (IX — XII         вв.), именуемая эпохой Хэйан (старое название Киото), не походила на эпоху Нара.

По существу мало что изменилось в государственной системе, разве что власть императора была ущемлена старинным родом Фудзивара. Зато большие перемены произошли в жизни и психологии хэйанских аристократов. Родовая знать, добившись высокого положения, отстранилась от государственных и хозяйственных дел и возложила все заботы на своих наместников. Миновали времена строительства и реформ. Двор предался развлечениям. В буддийских храмах больше не устраивались философские диспуты между государственными мужами и просвещенными монахами. Зато таких пышных церемоний, такой расточительной роскоши никогда еще не знали дворцы Хэйана. Смысл жизни аристократы видели в изяществе, блеске, великолепии. Того же искали в искусстве. Танкой щеголяли как драгоценностью. По умению сложить танку судили о человеке. За удачную танку император мог помиловать осужденного. Танка стала принадлежностью придворного быта.

Сведущие в поэзии аристократы сочиняли блистательные танки. «Кокинсю» стала настольной книгой образованного японца, знание ее стихов считалось обязательным для молодых аристократов и аристократок, она играла роль поэтического учебника и долгое время служила неиссякаемым источником вдохновения и наслаждения. Танка «Кокинсю» — картина природы, одухотворенная настроением автора. На первый взгляд, она бесстрастна, на самом деле — полна чувства.

Не звезда ли сегодня со звездой расстается?

Средь небесной реки встал туман, и повсюду

Все туманом закрылось...

Чей призыв раздается? —

Чайки плачущей голос!

(Ки-но Цураюки; Перевод А.Е. Глускиной)

Так уж повелось у японцев, что они любят в искусстве — как в поэзии, так и в живописи— недомолвку, намек, позволяющий читателю или зрителю самому понять намек, найти сокровенный смысл.

Покинутый приют — весь в зарослях плюща.

Тоскливо здесь.  Хозяин все забросил.

Нет никого...

И только каждый год

Печальная сюда приходит осень...

(Энкэй Хоси; Перевод А.Е. Глускиной)

Картина полного запустения — «Все в прошлом» — и того меньше. В танке только намек, остальное дополняет воображение... Одинокая хижина. Все одичало. Заросла тропа, стены обвиты плющом. Что сталось с тем, кто жил здесь когда-то? Умер? Тихо... Пустынно... Ушла человеческая жизнь, и только осень навещает опустевший сад.

Человека, наделенного воображением, не сразу оставит этот сумрачный образ, — он, как печальная музыка, создаст свое настроение. 

В этой способности будить воображение — одно из главных свойств японской танки. Она, как капля росы на стебле цветка, как ни мала, отражает мир — и далекое небо, и близкую землю.

В «Кокинсю» сложились основные законы поэтики танок. Приемы, которые только наметились в стихах «Манъёсю», стали обязательными для поэтов «Кокинсю».

Все 1100 стихотворений «Кокинсю» разделены на циклы: «Весна», «Лето», «Осень». «Любовь», «Разлука» и т. д. Были канонизированы не только темы, но и образы. Для каждого цикла стихов существовали свои эпитеты, метафоры. Цветок сливы олицетворял весну, кукушка— лето, красные листья клена — осень, стрекотанье цикад — одиночество, сосна или цапля —
долголетие, роса или пена — быстротечность жизни.

Японцы дорожили формой стиха, находя особое удовольствие в преодолении технических трудностей. Высоко ценилась поэтическая игра словами. Существовали особые приемы, зашифровывавшие мысли автора: какэкотоба — своеобразная игра слов, построенная на омонимах (слово в одном значении относилось к верхней строфе, в другом — к нижней), энго —использование слов по ассоциации и т. п. В «Кокинсю» целый раздел занимают «словесные шарады» (моно-но на).

Поэты Хэйана довели искусство танки до совершенства, но ставшие достоянием немногих недоступные народу, танки утеряли простоту и непосредственность, лишились «той внутренней поэтической жизни, которая одухотворяла первые образцы» (Н. И. Конрад). Поэты начали все чаще перепевать себя. Повторялись образы, повторялись приемы. Живое поэтическое творчество подменялось механической версификацией.

Авторы: Т.П. Григорьева, В.В. Логунова