Портал Восток - официальный партнер хостинга Beget

Умный поиск

В контексте этих противоречий роль «Бхагавад-гиты» должна представиться нам несколько менее загадочной. Для классиков «гитоведения» не подлежало сомнению, что исходная концепция, выражением которой стала поэма, представляла собой вариант теизма. Эта традиция пережила своих создателей: и сегодня «теизм» «Бхагавад-гиты» — общее место в индологической литературе.

Немудрено, что в глазах европейских исследователей поэма начинала выглядеть как произведение, полное кричащих й даже неразрешимых противоречии. В самом деле, ни для мимансы, ни для веданты — религиозно-философских направлений, в духе которых осуществлялась переработка «Гиты», теизм не характерен. Но противоречило ли это исходной концепции поэмы?

Разумеется, говорить об исходной концепции в строгом смысле слова применительно к «Гите» не приходится. Однако в той концепции божественного, которую мы обнаруживаем на ее страницах, звучат два важных мотива. Первый из них — близость божества, второй — его универсальность. С одной стороны, Бхагаван — это Кришна, приятель и подчиненный Арджуны, с другой — он включает в себя все многообразие явлений. Именно это многообразие («всебожие» в точном смысле слова) и было камнем преткновения для исследователей, применявших к «Гите» христианские теистические критерии; Чужеродность изучаемой традиции они, по существу, интерпретировали как отсутствие логики.

Между тем здесь можно обнаружить другую логику. Явившись Арджуне, Бхагаван тут же демонстрирует ему себя во всех проявлениях.

...эта утроба

существа порождает в мире;

из Меня они все возникают

и во Мне растворяются, Партха

[Семенцов, 1985, с. 176].

И теперь мы можем истолковать многообразие божественных личин не только как указание на «трансовое состояние», но и как модель нового грандиозного синтеза. Еще подробнее, чем о порожденном им мироздании, Кришна рассказывает о своих образах и воплощениях. Им несть числа. Он и Вишну, и Маричи, и Шива, и Брихаспати. Бхагаван прямо отождествляет себя с «Самаведой» и с ведийским божеством Варуной, с Арьяманом и с горой Меру. Он называет «собой» жизнь и смерть, стихотворный размер гаятри и весну, месяц маргаширша извук «а». Мудрец Вьяса и стихотворец Ушанас — это тоже Бхагаван. И наконец, сам Арджуна также не кто иной, как Бхагаван, обращающийся к нему с речью. И сколько ни перечислять имена и образы Абсолюта, которого сам Арджуна называет «бесчисленноглазым» и «тысячеруким», их перечень никогда не будет полным.

Все, о чем упоминает Кришна, — не его создания, а именно он сам. Тут явно нет ничего общего с теизмом, кроме разве что мимолетного внешнего сходства. Речь идет не о том, что нет божества, кроме Бхагавана, а напротив, о том, что любые божества, как бы они ни назывались, суть Бхагаван. А если это так, то и невозможно почитать никого другого. Критика направлена только против невежества и высокомерной ограниченности тех, кто не в силах этого уразуметь.

Речь иная слышна от безумцев,

Похотливых, стремящихся краю,

Погруженных лишь в слово Веды,

«Больше нет ничего» — говорящих.

Эти слова можно прочитать как антибрахманистскую филиппику. Но, осудив «учение», которое лишь к власти стремится, к усладам, Бхагаван тут же прибавляет:

Если людям полезен колодец,

изобильно водою текущий,

то и в Ведах не меньше пользы

для разумного брахмана, Партха

[Семенцов, 1985, с. 154].

Кришна порицает, таким образом, не брахманизм, как и никакую другую форму религиозности, а только непонимание универсальности — ведь оно-то и не дает вырваться из мира трех гун. Если же культ, учение, человек находятся на своем, т.е. каждому из них предназначенном месте, если, иначе говоря, соблюден принцип свадхармы, то никакого осуждения они не заслуживают. Да и как можно что-либо или кого-либо осуждать, если все есть Бхагаван?

Благодаря этому откровенному, даже вызывающему религиозному универсализму «Гита» и стала не только провозвестием второго, «варварского» типа (а затем и этапа) распространения ортодоксальной религиозности, но и его символом. Для того чтобы сыграть эту роль, она обладала неоценимыми достоинствами. Первым из них была необычайно яркая и убедительная картина духовного кризиса, символизировавшая кризис старой ритуальной религии брахманизма, чьи нормы оказались бессильны перед лицом вселенской катастрофы. Потому-то и разыгрывается эта драма отнюдь не в классической брахманистской среде. Не случайно воплощением Бхагавана в поэме становится представитель народа ядавов, чьи потомки, скотоводы-шудры, еще в XX столетии вели борьбу за повышение своего варнового статуса. Примечателен в этом отношении и образ Ханумана — свидетеля беседы Кришны с Арджуной и комментатора «Гиты». Сам Кришна в поэме с полной ясностью характеризует аудиторию, к которой обращается:

Порождения лон нечистых, —

вайшьи, женщины, даже шудры —

все, кто с верой ко Мне припадают, —

и они к высшей движутся цели

[Семенцов, 1985, с. 186].

Именно аризируемым млеччхам и потребовались новые, упрощенные медитативные модели, а следовательно, и авторитетный текст, зафиксировавший их. Для них, не копировавших нормы классического брахманизма, а создававших свой собственный вариант ортодоксии, «сосуществование» в «Гите» даже не двух, как казалось Р. Гарбе, а нескольких религиозных концепций (ни одна из которых не была, однако, теистической) представляло собой не слабость, а напротив, сильную ее сторону. Настолько сильную, что, как можно предположить, ради воплощения этого мотива она и была сложена.

И вероятно, не «идеи» в строгом смысле этого слова, а скорее само освященное авторитетом древности представление о множественности путей к освобождению — вот что привлекло к образам «Гиты» приверженцев разных доктрин, живших на разных широтах и в разные времена. В их распоряжении оказалась канва, по которой они могли вышивать любые узоры. Традиция не обязательно чтения или даже слушания, а прежде всего почитания «Бхагавад-гиты» потому-то и обрела такую удивительную духовную мощь, что превратилась в средство самоутверждения многих, нередко глубоко различных традиций. Подобное хорошо знакомо далеко за пределами Индии, и об этом однажды сказал А.С. Пушкин: «Уважение наше к славе происходит, может быть, из самолюбия: в состав славы входит ведь и наш голос» [Пушкин, 1974, т. III, с. 542].

Автор: А. В. Пименов

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.

Google Analytics

Uptolike

Яндекс. Метрика

Рамблер / Топ-100