В строфе II.17, в контексте данного отрывка, «формула» «то, чем все это проникнуто» может быть воспринята как описание неуничтожимой сущности человека, переходящей от рождения к рождению из тела в тело. И такое понимание верно — но не полно. В общем контексте «Гиты» эта «формула» означает еще и неизменную (и непостижимую) суть и сущность всего бытия в целом, то, что «Гита» позже называет словом Брахман (взятым из упанишад) и что оказывается тождественным самому Кришне. Но об этом — далее.

Пока же Кришна продолжает «дискурс» о человеке:

Конечны эти тела

вечного воплощающегося,

который неуничтожим и непостижим —

поэтому сражайся, о Арджуна! (II, 18).

Затем идет знаменитая строфа:

Тот, кто считает его убиваемым,

и тот, кто мнит его убитым,

оба они не понимают:

он ни убивает, ни убиваем (II.19).

Вслед за доводами «онтологическими» Кришна довольно неожиданно обращается к доводам, которые можно назвать «социальными» или «социально-психологическими». Арджуна, как мы помним, просил Кришну объяснить ему, что есть дхарма. Кришна же предпочитает говорить не о дхарме вообще, а о дхарме кшатрия, т.е. воина. Кришна говорит Арджуне:

Осознав свою дхарму,

ты не должен колебаться:

ведь лучше, чем праведная война,

для кшатрия нет ничего (II.31).

Если же ты эту праведную («дхармичную»)

битву не поведешь,

ты и свою дхарму, и славу

потеряв, навлечешь на себя зло (II.33).

Уделив еще три строфы теме бесславия и позора, которые ожидают Арджуну в случае уклонения от битвы, Кришна заключает:

Убитый — обретешь небо,

победивший — насладишься [властью над] землею;

поэтому вставай, о сын Кунти,

решившись на битву (II.37).

В следующих двух строфах опять происходит смена темы — характерным для «Гиты» не логическим, а «ассоциативным» способом. Строфа II.38 подхватывает призыв «вставай... на битву», но присоединяет к нему другой «мотив», важный для дальнейшего: «мотив» отрешенного приятия любых проявлений бытия:

Равно принимая удовольствия и страдания,

обретения и потери, победы и поражения,

впрягайся в битву —

так ты не навлечешь на себя зло (II.38).

Эта строфа примечательна помимо прочего тем, что в ней впервые в «Гите» появляется форма от глагольного корня yuj, одного из самых употребительных корней в поэме. Как справедливо заметил Р. Зэнер [Гита-Зэнер, 1969, с. 138], слова, производные от этого корня, можно назвать ключевыми словами «Гиты».

Самое известное из этих слов, уже вошедшее в русский язык, — это, разумеется, слово yoga. Однако знакомство русского читателя с этим словом может скорее помешать, чем помочь пониманию «Гиты». У большинства современных русских со словом йога связаны представления о неких экзотических манипуляциях с человеческим телом. Некоторые читатели, может быть, знают и об индийской философской школе под названием йога. Оба эти значения слова yoga можно найти и в «Гите», но в поэме они отнюдь не главные, скорее второстепенные.

Вообще санскритский корень yuj значит прежде всего «соединять», «сочетать», «сопрягать», «запрягать» (например, лошадей), затем «задействовать», «использовать», «снаряжать», «(об)устраивать» и т.д. Слово yoga в санскрите весьма многозначно. Это и «сочетание», «соединение», и «запрягание» (например, лошадей), и сама «упряжь» или «упряжка», и вообще «снаряжение» в разных смыслах этого слова, «использование», «задействование», «обустраивание»; «способ», «метод», «средство», «путь» какого-либо действия и само «действие», «усилие», «деятельность». В тексте «Гиты» широко используется и обыгрывается многозначность слова yoga, но, чтобы не потеряться во всем этом изощренном многообразии, можно, вслед за Й. ван Бюйтененом, исходить из того, что чаще всего и прежде всего слово yoga в «Гите» означает вообще «упорное и целенаправленное усилие (деяние)», а в частности — деяние «без заинтересованности в плодах» (как идеал любого деяния) [Гита-ван Бюйтенен, 1981, с. 162].

Впервые слово yoga появляется в строфе II.39, где оно может быть переведено просто как «деятельность», «практика». Подводя предварительный итог уже сказанному, Кришна говорит Арджуне:

Таково понимание (объяснение) в плане размышления (теории);

теперь же выслушай [объяснение]

в плане деятельности (практики — yoge);

Оснащенный таким пониманием, о Арджуна,

ты отбросишь путы деяний (II.39).

Но прежде чем перейти к позитивному изложению своих взглядов на «деятельность» и «деяния», Кришна посвящает несколько строф (II.42 - 46) «критике» тех, кто привержен ведийскому ритуализму. Стоит привести последнюю строфу из этого ряда:

Сколь пользы в колодце (бассейне? пруде?),

когда кругом — вода в изобилье,

столь же [пользы] во всех Ведах

для брахмана, обладающего знанием (II.46).

Затем строфы II.47 - 53 посвящены собственно теме «деяний». Первая строфа этого ряда — одна из самых известных строф поэмы:

Только на деяния (работу, труд) ты имеешь право,

[но] на плоды [их] — никогда;

да не будет у тебя мотивом (причиной) [деяний]

[желание обрести] плоды [этих] деяний;

но не будь и привязан к бездеятельности (II.47).

Это одна из формулировок той «теории незаинтересованного действия», о которой часто говорят и пишут в связи с «Гитой». Многие индийцы извлекали и извлекают из этих слов Кришны утешительную жизненную философию: человек должен трудиться, но не должен ожидать награды за свои труды; не получать вознаграждения за труд — вполне естественно.

Впрочем, в самой «Гите» речь идет не только об этом. Рассмотрим еще одну строфу из той же серии:

Оснащенные пониманием мудрые,

отвергнув плод(ы) деяний,

от пут рождении освобожденные,

к состоянию идут беспечальному (II.51).

В этой строфе выражена мысль, которую можно счесть одной из главных в «Гите». Мысль эта — своего рода компромисс между идеалом мокши («освобождения от бытия») и идеалом (или необходимостью) активной, деятельной жизни в миру. Существовало представление, что любая деятельность, любые дела привязывают человека к бытию — и освободиться от «пут деяний» («пут кармы») можно, только отказавшись от любых дел, уйдя в аскезу совершенного недеяния. «Гита» же утверждает, что, во-первых, состояние совершенного недеяния для человека невозможно (об этом идет речь в третьей главе поэмы), а во-вторых, если действовать «незаинтересованно» (т.е. не будучи заинтересованным в плодах деяний), то сами деяния потеряют свою «связывающую», «впутывающую» силу. Иными словами, человек может активно жить в миру и в то же время быть своего рода «аскетом», устремленным к мокше и в конце концов обретающим оную.

Заключительная часть второй главы (II.55 - 72) посвящена описанию такого человека, обладающего «устойчивым сознанием». Вот характерная строфа из этой серии:

Среди печалей не горюющий,

среди удовольствий не жаждущий,

свободный от страстей, страха и гнева, —

вот мудрец с устойчивым сознанием (II.56).

Примечательна и последняя строфа второй главы:

Таково высшее состояние, о Арджуна,

достигнув которого [человек больше] не заблуждается;

утвердившись в нем, хотя бы на пороге смерти,

он обретает высшую нирвану (II.72).

Эта строфа интересна тем, что в ней высшая цель человека названа словами, явно заимствованными из словаря буддистов (см., например, [Гита-Зэнер, 1969, с. 158 - 159, 212 - 215]). «Гита» и буддизм — это особая сложная тема, которая еще не очень хорошо исследована и таит в себе немало интересных проблем.

Автор: С.Д. Серебряный

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.