Место «Бхагавад-гиты» в индийской традиции очевидно и вместе с тем загадочно. Немного можно назвать произведений, сопоставимых с нею по значению. Однако, обладая высочайшим, непререкаемым авторитетом в глазах индусов, эта небольшая по объему поэма во многих отношениях остается камнем преткновения для исследователей индийской культуры.

Почитание «Гиты» объединяло самых разных приверженцев индуизма, совершенно друг на друга не похожих. И для Махатмы Ганди, и для его убийцы Годсе «Песнь о Бхагавате» представляла собой руководство к действию. Прогрессисты и почвенники, либералы и традиционалисты, радикалы и умеренные — все обращались к ней как к источнику высшей истины.

Примечательно, что и за пределами Индии те, кто стремился обрести «самое сокровенное знание» на Востоке, видели в «Гите» источник вечной мудрости. Немецкие романтики и американские трансценденталисты, теософы и даже приверженцы глубинной психологии относились к ней как к наиболее совершенному или по крайней мере наиболее характерному воплощению индийского духа. Не только на родине, но и за границей «Бхагавад-гита» сохранила свою объединяющую роль.

Пожалуй, единственными, чьи голоса диссонировали с этим хором почитателей, оказались ученые-индологи. Не потому, конечно, что им было чуждо восхищение «Гитой». Перед ними стояла другая задача: объяснить, почему, благодаря каким своим особенностям «Песнь о Бхагавате» приобрела такое колоссальное значение в мире для индуизма. И на этом пути исследователи столкнулись с немалыми трудностями.

В.С. Семенцов, которому принадлежит одна из самых ярких и глубоких работ о «Бхагавад-гите», утверждал даже, что «гитоведение зашло в тупик», указывая на хорошо, казалось бы, известный факт. Среди изучающих «Гиту» сложились два направления — «аналитическое» и «синтетическое». Приметой кризиса В.С. Семенцов считал, разумеется, не дискуссии между их сторонниками, но то обстоятельство, что отстаиваемые ими концепции не просто противоположны по характеру, но взаимно непроницаемы. Расхождения между ними так велики, что их невозможно совместить [Семенцов, 1985, с. 127].

Действительно, ни на один вопрос, касающийся формирования этого древнего текста, нет ясного ответа. Где, когда, в какой среде была сложена поэма, как она соотносится с «Махабхаратой», в состав которой входит, — все это невозможно установить точно. И такая неопределенность ни в коем случае не может считаться случайной. Она связана с самой природой «Бхагавад-гиты».

Собственно, эта природа, или характер текста, — единственное, пожалуй, что сегодня не вызывает сомнений у исследователя, стремящегося быть объективным. «Гита», по точному выражению В.С. Семенцова, представляет собой «открытый» текст, т.е. текст, который в течение очень длительного времени не был строго зафиксирован, а напротив, постоянно дополнялся и редактировался, и к которому по этой причине неприменимы обычные литературные критерии. «Гита» содержит стихи, перекликающиеся с упанишадами; в ней можно обнаружить цитаты из «Брахма-сутр» Бадараяны (шлока 13.4), но все эти очевидные обстоятельства никак нельзя использовать для ее датировки: невозможно определить, кто у кого заимствует и где провести границу между первоначальным вариантом и интерполяцией.

Известно, что примета точно зафиксированного текста — появление комментария на него. Но первый комментарий на «Бхагавад-гиту» приписывается Шанкаре, основателю адвайта-веданты («веданты недвойственности»), и, следовательно, датируется VIII в. Примечательно, что именно та версия «Гиты», которую мы обнаруживаем в толковании Шанкары («Гита-бхашья»), и получила впоследствии наибольшее распространение. Но если, как об этом свидетельствует и название поэмы, и имя ее главного героя — Бхагавана, представленная в ней религиозная традиция восходит к секте бхагаватов, приверженцы которой поклонялись Кришне-Васудеве, отождествляя его с Вишну-Нараяной, секте, несомненно существовавшей в III - II вв. до н.э., то период ее «незафиксированного», «текучего» состояния превышает тысячу лет.

Не больше ясности и в вопросе о среде первоначального бытования «Гиты». В древности, как и в XX столетии, на нее претендовали все. Комментарии на

«Песнь о Бхагавате» содержит, например, каждая из вишнуитских традиций — сампрадай. И хотя «старшинство» комментария, принадлежащего Шанкаре, с текстологической точки зрения считается безусловно доказанным, на вопрос о соотношении самих комментаторских традиций едва ли можно дать ясный ответ. Пусть исследователи обнаруживают в остальных толкованиях явные черты зависимости от «Гита-бхашьи» Шанкары — авторы и почитатели всех этих комментариев также настаивали на их «подлинности». Последняя же в традиционной культуре тождественна древности.

В самом деле, «открытость» и «текучесть» характерны для традиций, адаптировавших «Гиту», не в меньшей степени, чем для нее самой, Конечно, во многих случаях мы имеем дело с текстами, которые принято датировать довольно точно. Так, например, самый ранний шиваитский комментарий Кашмирской школы, принадлежащий Васугупте, был создан, как считается, в IX в., а другое толкование, «Гита-артха-санграха», приписываемое Ямуне, царю, начавшему, после знакомства с учением Гиты, вести аскетическую жизнь, — в X - XI вв. То же самое относится к наиболее известным и авторитетным вишнуитским интерпретациям «Бхагавад-гиты» — бхашьям, связанным с именами Рамануджи и Мадхвы. То, что первый из них датируется XI столетием, а второй — XIII (или началом XIV), т.е. периодами жизни соответственно Рамануджи и Мадхвы, не принято ставить под сомнение. Но ведь речь при этом идет именно о текстах и о тех, кому приписывается их создание, но не о традициях, которые в них воплотились. Эти последние несомненно имели более длительную историю.

И для вишищта-адвайты. («веданты относительной недвойственности») Рамануджи, и в еще большей степени для адвайта-веданты («веданты двойственности») Мадхвы характерны настойчивые притязания на древность, стремление возвести свои традиции к самым отдаленным, глубинным пластам индийской культуры, вплоть до «Ригведы». Разумеется, такая имитация древности выглядит гораздо более убедительно для адепта, чем для исследователя. И все же мы имеем в данном случае дело отнюдь не только с представлениями, которые следует «преодолеть».

Хорошо известен тот факт, что и адвайта-веданта Шанкары, и вишнуитские сампрадайи носят синкретический характер. Каждое из этих направлений представляет собой не только соединение самых разных образов и мотивов, это также синтез существовавших прежде традиций.

Потому-то периоды, которыми принято датировать создание этих текстов (и конечно, жизни их легендарных авторов), следует считать датами рождения именно соединений, но отнюдь не элементов, составивших каждое из них. Вопрос не в том, когда такой элемент возник, а в том, когда он был включен в брахманистско-индусскую традицию и зафиксирован ею.

Такое соотношение «древности» и «новизны» прекрасно иллюстрирует «Пайшача-бхашья» — одно из толкований «Бхагавад-гиты». Ее автором считается не кто иной; как Хануман, начальник обезьяньего войска и сподвижник великого Рамы. Согласно преданию, он присутствовал при беседе Кришны и Арджуны и оставил ее запись на языке демонов-пишачей (впоследствии этот труд был, по преданию, переведен на санскрит). Конечно, если иметь в виду сохранившийся текст, то очевидна его зависимость от толкования Шанкары. Но и присутствие в этом сюжете Ханумана (а косвенно — и Рамы), и упоминание о языке пишачи, и претензия на аутентичность (записаны в буквальном смысле показания свидетеля!) — все это, как мы убедимся, не случайно и по-своему отражает реальность.

Чем же можно объяснить все эти притязания на «Гиту»?

Автор: А. В. Пименов

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.